Три дня подряд на главную площадь ровно в полдень выводили по 200 обреченных, независимо от пола и возраста приказывали раздеваться донага и косили из пулемета. Расстрелы загремели и по другим станицам Кубани, по Ставрополью, Тереку.
А одновременно была устроена партийная «чистка» — из рядов ВКП(б) изгоняли за «попустительство саботажникам», непринятие должных мер. По Северо-Кавказскому краю было исключено из партии 26 тыс. человек, 45 % сельских коммунистов. Причем со многими из них обращались так же, как с раскулаченными — конфисковывали имущество и отправляли в ссылки. Но даже не расправы, не ссылки оказались самой страшной мерой. 4 ноября 1932 г. Северо-Кавказский крайком принял постановление: за срыв хлебозаготовок занести на «черную доску» станицы Новорождественскую, Медведовскую, Темиргоевскую. «Позорно провалившими хлебозаготовки» объявлялись Не-винномысский, Славянский, Усть-Лабинский, Кущевский, Брюховецкий, Павловский, Кропоткинский, Новоалександровский, Лабинский районы. Из них предписывалось вывезти все товары, закрыть лавки, «досрочно взыскать все долги». Но хотя «позорно провалившими» признали часть районов — а те же самые меры были распространены и на все другие районы Кубани! И на Дон тоже!
Северо-Кавказским краем кампания не ограничилась. На Украине также появились журналисты, вскрывали «кулацкую контрреволюцию». На основе «выявленных» фактов якобы саботажа 14 декабря 1932 г. было принято совместное постановление ЦК и правительства «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной области». Ставились жесткие сроки завершить эти заготовки к 10–15 января. На основе этого постановления украинские власти во главе с Постышевым, Косиором, Чубарем ввели меры, аналогичные Северо-Кавказскому краю.
Любая торговля прекращалась, развернулись повальные обыски для «отобрания запасов хлеба у населения». Выгребали не только излишки, а все, подчистую. Забирали то, что было выдано колхозникам на «трудодни» — их заработок за прошлый год. Забирали овощи и картошку, выращенные на приусадебных участках. Забирали другие продукты, которые нищие колхозники заготовили для себя на зиму, зная, что от колхоза им перепадет мало — сушеную рыбу, грибы, ягоды, фрукты. Отбирали и деньги, ценности, в счет «долга». Когда начались эти обыски, многие пытались сберечь хоть что-нибудь. Но если спрятанное находили, налагали штрафы. Или объявляли найденные продукты крадеными, за это давали 10 лет.
Ну а если ничего не находили, вымогали продовольствие и деньги угрозами, пытками. Людей избивали, запирали в холодных амбарах, держали под арестом без еды и воды. На Дону известны случаи, когда сажали на раскаленные печи, гоняли женщин голыми по снегу. За несдачу заготовок, за неуплату наложенных штрафов конфисковывали дома, выгоняя семьи со стариками и младенцами на мороз. На Кубани несколько станиц взбунтовалось. Но организаторам провокации именно это и требовалось для доказательства «контрреволюции»! На восставших бросили войска, они тоже оказались наготове. Расстреливали всех попавшихся под руку. Нередко красноармейцы и командиры отказывались участвовать в кровавых акциях — их казнили самих. Иногда перед строем расстреливали целыми подразделениями.
А ограбленные области стали вымирать от голода. Среди зимы продовольствие взять было негде. Оно исчезло с прилавков и в городах. Сразу, одним махом. Вчера было, а сегодня вдруг пропало. Эпицентры бедствия оцеплялись чекистами и красноармейцами. Причем и эти заградотряды оказались наготове. Голод только начался — а заставы на всех дорогах уже встали, не позволяя людям разбегаться. К тому же незадолго до катастрофы, в 1932 г., была введена паспортная система, затруднившая перемещения по стране, а сельскому населению паспортов вообще не полагалось.
Голодающие скапливались в городах, на станциях, в тщетной надежде добыть пропитание или хоть куда-то уехать. Но продуктов и в городах не было. Рынки закрылись, снабжение осталось только по карточкам, и оно ухудшилось до крайности. Выстраивались длинные хвосты очередей, карточки отоваривались плохо и нерегулярно. Крестьяне и казаки, собравшиеся в крупных населенных пунктах, там же массами и умирали. Для сбора и захоронения тел отряжались специальные воинские команды. Очевидец в Екатеринодаре писал: «Смертность такая в каждом городе, что хоронят не только без гробов (досок нет), а просто вырыта огромная яма, куда свозят опухших от голодной смерти и зарывают; это в городе, а в станицах сплошной ужас: там трупы лежат в хатах, пока смердящий воздух не привлечет, наконец, чьего-либо внимания».
Люди поели собак, кошек, ловили ворон, сусликов, крыс. На Дону отрывали падаль из скотомогильников. На Тамани мололи на «хлеб» рыбьи кости. Современница рассказывала, как под Харьковом дети бродили по заснеженным полям и выкапывали корешки от срезанной капусты. Доходили и до каннибализма. А по опустевшим деревням и хуторам, пропитавшимся вонью разлагающихся трупов, шастали представители ОГПУ и милиции, пристреливая на месте тех, кого уличили в людоедстве. Добавилась чума…
В исторической литературе принято объяснять голодомор тем, что коллективизация и раскулачивание разорили прежнее крестьянское хозяйство, когда новые механизмы еще не заработали. Нет, это не так. Все перечисленные факты говорят о том, что голод был организован искусственно. Кстати, немалую роль в этом сыграли те особенности, которые сложились в отношениях СССР и Запада. Срыв хлебозаготовок угрожал выполнению обязательств перед зарубежными партнерами. Под вопросом оказывались новые кредиты, поставки заказанного оборудования… В общем, все получилось очень уж взаимосвязанно. Иностранцы навязывали свои условия соглашений, советские представители принимали их. Отсюда вытекали требования сжатых сроков заготовок, чтобы расплатиться. А для карательных и партийных структур эти требования стали поводом выжимать «любой ценой».
Голодомор косил население Украины, Дона, Кубани. Но он грозил и дальнейшими последствиями. Ведь в голодающие районы по-прежнему спускали разнарядки на пахоту, сев! А еще выжившие, ослабевшие колхозники были не в состоянии выполнить нормы. Их наказывали, сокращали пайки — и они еще больше слабели. Но и посевная кампания в южных, самых плодородных районах, срывалась! Что вело к нарастанию бедствия, к тому, что и в 1933 г. заготовки провалятся, без хлеба останется уже вся страна.
Хотя внутреннее положение в Советском Союзе и без того ухудшалось. Снабжение в городах давало перебои, народу приходилось все туже «затягивать пояса». Нарастало общее озлобление. Сохранилось множество донесений ОГПУ об антисталинских надписях на стенах. Среди студентов ходили и переписывались копии ленинского «завещания». В Высшей партийной школе были обнаружены листовки троцкистов, пользовавшиеся большой популярностью. В комсомольских организациях создавались нелегальные кружки, выступавшие за Бухарина — упорно распространялись слухи, будто он «за народ». Сбывались именно те слова, которые сам Николай Иванович говорил Суханову: «В будущем предстоит перевес отрицательных сторон проводимого курса над положительными, только тогда можно говорить о победе его принципов».
Да, диверсия была колоссальной. А в том, что это была именно диверсия, лишний раз убеждает, например, переписка Шолохова и Сталина, опубликованная в 1997 г. Еще молодой в те годы писатель лично знал Иосифа Виссарионовича. Сталину понравились его произведения. Только непосредственным вмешательством генсека удалось опубликовать третью книгу «Тихого Дона», где речь идет о казачьем геноциде и Вешенском восстании, — столпы тогдашней советской «культуры» объявляли роман контрреволюционным. Сталин распорядился о первой экранизации «Тихого Дона», высоко оценил вышедшую в 1932 г. первую книгу «Поднятой целины». Когда начался голод, Шолохов, проживавший в Вешенской, стал бить тревогу. Обращался в районные, краевые инстанции, но его жалобы клались «под сукно». 22 марта он отправил телеграмму в «Правду» о творящихся безобразиях. Ее опубликовали, но преподнесли как частный «перегиб», снабдив заголовком «Результат непродуманной работы». А расследование передали тем же лицам, чьи действия обжаловал Шолохов, и бюро райкома обрушилось на него самого.